Темнеет на ходу, вечерний летний пустынный город все ярче. На полном ходу обгоняет кабриолет с девчонками и грохочущей музыкой. И мы тоже трогаемся на зеленый. Лилька смеется, глядя в окно. Мигает реклама, запах асфальта.
Уже неделю мы живем на даче, вырвались наконец. Малина созрела, тянет ветки к траве налитыми, пунцовыми ягодами. Сейчас приедем в тишину, на темную узкую улицу, пара-тройка тусклых желтых окошек там и сям. Приедем в хруст гравия под колесами, в стрекот кузнечиков, в звездное небо над темной яблоневой листвой. Я толкну скрипучую калитку, отнесу спящего ребенка в дом, уложу, и пойду искать, где оставил торт.
Лилька будет спать часов до десяти. Она всегда отлично спит после пробежек. Она вообще хорошо спит. Я кладу ее, целую на ночь, укрываю выше шеи, занавешиваю окно, чтобы утреннее солнце не будило в самую рань, раздумываю – не закрыть ли фрамугу, чтобы и птицы не будили? Но нет, оставляю открытой. Когда будят птицы – это здорово. Лилька спит крепко, я успею подняться, пробежать десятку, а то и больше. По влажной, земляной, пружинистой лесной дороге, накатанной посреди зеленого мшистого ковра. Высокие мохнатые елки будут тихо и обездвиженно стоять вокруг, и только редкая большая лесная птица иногда с шумом взбаламутит их тяжелую пышную зелень.
Я думаю, что в глазах других людей, в тех самых, что поначалу видели меня отчаянным отцом, который в какой-то момент подхватил никудышного ребенка в припадочном желании что-то для него все-таки сделать, потом видели меня методичным сторонником реабилитации по Гленну Доману, потом видели меня - искателя и изобретателя чего-то нового и своего, писателя о чем-то захватывающем и загадочном из области чувствительности и восприятия, а потом и вовсе потерявших из виду – в этих глазах я предполагаю удивление и разочарование. Человек занимался ребенком, а потом кинул, и занялся бегом.
Лилька будет спать часов до десяти, у нее все замечательно. И я тоже буду спать часов до десяти. Будильник на 6.30 я придавлю под подушкой. Нельзя все время только бегать – болят ноги. Нельзя все время заниматься ребенком – болит что-то внутри, невыразимое, нереализованное. Нельзя все время что-то придумывать, организовывать, объяснять и держать однажды выбранный курс – это повреждает рассудок и расшатывает нервы. Я буду спать часов до десяти, а потом поднимусь, выйду в одних трусах на дачное крыльцо, над которым опустилась отяжелевшая ветка ивы, и солнечный свет запутался и трепыхается в ее листьях-лодочках, проберусь под ней, пойду разыщу и прикончу остаток торта.
